- Две тысячи шестьдесят первый!
- Верно, так говорят, парень, говорят. Брешут. А может, трёхтысячный! Или пятитысячный! Почем мы можем знать? Сколько времени одна сплошная катавасия была... И достались нам только рожки да ножки.
Они шаркали ногами, медленно продвигаясь вперёд по холодным камням мостовой.
- Скоро мы её увидим? - уныло протянул Том.
- Ещё несколько минут, не больше. Они огородили её, повесили на четырёх латунных столбиках бархатную верёвку, всё честь по чести, чтобы люди не подходили слишком близко. И учти, Том, никаких камней, они запретили бросать в неё камни.
- Ладно, сэр.
Солнце поднималось всё выше по небосводу, неся тепло, и мужчины сбросили с себя измазанные дерюги1 и грязные шляпы.
- А зачем мы все тут собрались? - спросил, подумав, Том.
- Почему мы должны плевать?
Григсби и не взглянул на него, он смотрел на солнце, соображая, который час.
- Э, Том, причин уйма. - Он рассеянно протянул руку к карману, которого уже давно не было, за несуществующей сигаретой. Том видел это движение миллион раз. - Тут всё дело в ненависти, ненависти ко всему, что связано с Прошлым. Ответь-ка ты мне, как мы дошли до такого состояния? Города - груды развалин, дороги от бомбёжек - словно пила, вверх-вниз, поля по ночам светятся, радиоактивные... Вот и скажи, Том, что это, если не последняя подлость?
- Да, сэр, конечно.
- То-то и оно... Человек ненавидит то, что его сгубило, что ему жизнь поломало. Так уж он устроен. Неразумно, может быть, но такова человеческая природа.
- А есть ли хоть кто-нибудь или что-нибудь, чего бы мы не ненавидели? - сказал Том.
1 Дерюга - грубый холст из толстой пряжи.