- Видишь, братец, вот это и есть Красное море. Надо нам с тобой пройти его поумнее, - ишь какое оно от островков и рифов пёстрое, - надо мне тебя доставить в Одессу в полной сохранности, потому что там уже знают о твоём существовании. Я уже проболтался про тебя одной прекапризной девчонке, похвастался перед ней твоей милостью по такому, понимаешь ли, длинному канату, что проложен умными людьми на дне всех морей-океанов... Я, Чанг, всё-таки ужасно счастливый человек, такой счастливый, что ты даже и представить себе не можешь, и потому мне ужасно не хочется напороться на какой-нибудь из этих рифов, осрамиться до девятой пуговицы на своём первом дальнем рейсе...
И, говоря так, капитан вдруг строго глянул на Чанга и дал ему пощёчину:
- Лапы с карты прочь! — крикнул он начальственно. — Не смей лезть на казённое добро!
И Чанг, мотнув головой, зарычал и зажмурился. Это была первая пощёчина, полученная им, и он обиделся, ему опять показалось, что жить на свете и плавать скверно. Он отвернулся, гася и сокращая свои прозрачно-яркие глаза, и с тихим рычанием оскалил свои волчьи зубы. Но капитан не придал значения его обиде. Он закурил папиросу и вернулся на диван, вынул из бокового кармана пикейной куртки золотые часы, отколупнул крепким ногтем их крышки и, глядя на что-то сияющее, необыкновенно живое, торопливое, что звонко бежало внутри часов, опять заговорил дружески. Он опять стал рассказывать Чангу о том, что он везёт его в Одессу, на Елисаветинскую улицу, что на Елисаветинской улице есть у него, у капитана, во-первых, квартира, во-вторых, красавица жена и, в-третьих, чудесная дочка и что он, капитан, всё-таки очень счастливый человек.
- Всё-таки, Чанг, счастливый! - сказал капитан, а потом добавил:
- Жутко жить на свете, Чанг, - сказал капитан, - очень хорошо, а жутко, и особенно таким, как я! Уж очень я жаден