В пору пения жаворонка сизобородого,
В час моления тата1 длиннобородого,
Как заржут быстроногие кони, завидев хозяина,
Как борцы-удальцы свои игры начнут, состязания,
В час, когда свет от тьмы отделяется,
белизна с чернотой различается.
И вершин гор крутых с их зелёными склонами
солнце касается.
На заре Дирсе-хан поднимается, живо сбирается, сорок джигитов с собою берёт, на пир, на беседу к Баяндур-хану идёт.
Джигиты Баяндур-хана его встречают. В чёрный шатёр ведут, сажают, чёрный войлок ему подстилают, мясом чёрного барана угощают.
— Таково повеление Баяндур-хана, — ему отвечают.
Дирсе-хан вопрошает:
— В чём же Баяндур-хан увидел во мне изъян? Или мой меч не разит, или он хлебом-солью моим не сыт? Мужей и ниже меня и негоже в белых и красных шатрах посадил, чем же я ему не угодил, чтоб так меня унижать, в чёрный шатёр сажать?
А ему отвечают:
— Таково повеление Баяндур-хана, таков приказ: у кого ни сына, ни дочери, того бог всемогущий проклял, и мы проклинаем!
Дирсе-хан мигом вскочил, говорит:
— Поднимайтесь, джигиты мои, поспешайте! По моей ли вине, по вине ли жены, но на мне этот чёрный позор!
Пришёл Дирсе-хан домой, стал говорить с женой, кличет жену, зовёт, говорит, а послушай, хан мой, что говорит:
Хан Баяндур поднимался, с места вставал. Землю шатрами уставлял, где белый, где красный, где чёрный шатёр становил и так говорил:
1 Тат — так называли огузы местных мусульман.