Здесь же гуляют джейраны, иногда останавливаясь, смотрят на людей печальными глазами, и тогда я замечаю, что они почему-то плачут... Я вновь спрашиваю с любопытством:
— Разве джейраны плачут?
Вопрос мой остаётся без ответа.
...А вот и стройные, райские девушки, взвалившие на плечи тяжёлые сехенги1 и идущие за водой. Они ставят сосуды под воду, и я вижу ледяные струи, в которых отражаются проплывающие в вышине облака, затерявшееся среди них солнце, синева бескрайнего неба...
Подняв голову, я замечаю радугу, обнявшую чёртово колесо, с высоты которого до меня долетают весёлые голоса райских ребятишек. Я кричу изо всех сил:
— Возьмите меня к себе! Я тоже хочу к вам!
Услышав и подхватив, они поднимают меня к небесам и уносят в заоблачные дали. Я оглядываю и вдыхаю окружающий мир, насколько мне позволяют глаза и лёгкие: вижу созданные природой и человеком чудеса: покрытые девственными лесами горы, проглядывающую сквозь прозрачный дымок красную черепицу крыш, окружённые каменными домами крошечные дворики, где пекут хлеб, чистят шерсть и стирают ковры райские бабушки, шлёпают по мыльным лужам пухленькими ножками райские внучата, готовят в больших кастрюлях дымящуюся бугламу розовощёкие райские невесты, колют дрова широкоплечие райские юноши.
Вижу, как жизнь идёт своим чередом: райские жители живут, строят, созидают, беседуют, смеются, ругаются, рожают, умирают, живут, живут, живут... Возможно, даже не осознавая то, где они живут...
А я уношусь ввысь, туда, где парят одни лишь соколы да орлы. Смотрите все! Я лечу! Вот я проношусь над Джыдыр-дю- зю, где был сломлен и повержен легендарный Гаджар, пролетаю над гробницей Вагифа, домами, где родились и выросли Навваб, Узеир, Бюльбюль, над сокровищницей книг мечетью Мамаи, над сказочным родником Исабулагы, удивительным садом Натаван, над полями, лесами, горами, равнинами, где слышится и растворяется потрясающий голос Хана2...
1 Сехёнг — большой глиняный или медный кувшин для воды.
2 Хан — Хан Шушинский, азербайджанский певец-ханенде.