У Мешади дрожали руки. Я сидел смущенный и раскаивался, что пришел сюда. Вытерев руки, я отодвинулся от скатерти и произнес благодарственную молитву.
В этот момент Мешади как будто очнулся от сна, словно понял внезапно всю свою нелюбезность. Вспомнив о том, что я остался голоден, он сразу остыл и позабыл о своем гневе.
– Ради аллаха, братец Молла, – сказал он мне приветливо. – Прости меня. Я сейчас закажу для тебя яичницу, ты же голоден!
И он уже без нотки гнева крикнул жене:
– Тукезбан, приготовь-ка скоренько яичницу. Братец Молла отказался от бозбаша, остался голоден. Да падет проклятье аллаха на родителей скверного человека! Из-за него мы остались голодными.
Я, извинившись, от яичницы отказался. Аппетита у меня уже совершенно не было, к тому же я вообще не любитель яичницы. Я хотел встать, но Мешади-Мамедали быстро бросился ко мне и, положив обе руки мне на плечи, прижал к земле и не дал подняться.
Пришлось покориться.
Через некоторое время Мешади принес яичницу, после которой мы выпили чаю и даже побеседовали немного о том, о сем.
Наконец я собрался уходить и, прощаясь, посмотрел на Мешади-Мамедали, думая заговорить о деле Шамиля, – быть может, удастся смягчить разгневанного Мешади; но тут же отказался от своего намерения, решив, что бедняга Шамиль просто не пользуется расположением Мешади, а тощий баран да нежирное мясо – все это не более как предлог.
И тогда же я понял, что тут ничем нельзя помочь, что если сегодня Мешади-Мамедали помирится и расцелуется с мясником Шамилем, то завтра снова рассорится с ним из-за постного мяса.
Это уже стало его привычкой.
Через месяц или полтора мне передали, что Мешади-Мамедали справил свадьбу дочери и выдал ее за мясника Шамиля.
На свадьбу был приглашен и я, но по случаю болезни не смог пойти.