Я отдал бы ему дочь – и кончено. Только ты усовести этого бесстыдника и скажи ему, что раз он хочет стать моим зятем, пусть будет хоть немного повнимательнее ко мне, пусть будет хоть скольконибудь предупредителен со мной, пусть хоть малость отличает своего тестя от прочих покупателей. Вот послушай! Перед Гурбан-байрамом я просил его прислать мне жирного барана на убой. Я и деньги ему передал шесть с полтиной. Не задаром просил. Ну что же, каналья, почитай меня даже за совсем постороннего человека. Клянусь единым аллахом, он прислал мне такого тощего барана, что, кроме шкуры и костей, в нем ровным счетом ничего не было. Я же в конце концов не камень! Не так ли? Ну и разгневался. Послал ему передать, что наше родство не может состояться... Но все это в прошлом. Ты будь покоен, братец Молла. Я тут разговариваю, а ты, наверное, есть хочешь. Ты об этом не беспокойся, раз ты мне советуешь, я не стану возражать, отдам девушку за него, и все тут. Да сохранит тебя аллах другом и соседом мне во веки веков. Пойду-ка посмотрю, как с обедом.
Мешади вышел и вскоре принес большую миску с бозбашем, от которого шел густой пар. Накрошил хлеба в бульон, помешал. Когда все было готово, Мешади предложил мне приступить.
Сказав «бисмиллах», я протянул руку и, проглотив первый кусок, сразу почувствовал, что бозбаш неплох. Не то чтобы очень вкусен и не так, чтобы совсем невкусен, бозбаш как бозбаш.
Это на мой вкус.
Что же касается моего соседа, то у него вкус оказался совершенно иной. Отправив в рот второй кусок, Мешади пробормотал негромко, как бы про себя:
– Не очень жирно!
Спустя минуту он сказал уже громче:
– Каналья, опять отпустил нежирное мясо!..
И, съев еще один кусок, вовсе отказался от бозбаша и, повернувшись к окну, громко крикнул жене:
– Эй, Тукезбан, Тукезбан! Сейчас же пошли мальчика сказать этому наглецу, что я окончательно решил не отдавать свою дочь за него.
Я был поражен. Даже о голоде забыл. Хотел было начать наставления и даже похвалить бозбаш, но на лице моего соседа было написано такое возмущение, что я сразу понял бесполезность всяких наставлений. И все же я счел своим долгом вмешаться в дело, думая, что, быть может, еще не все потеряно.
– Братец Мешади, – начал я, – ведь бозбаш не так уж плох, почему ты сердишься?
Но Мешади-Мамедали был настолько разозлен, что как будто и не слышал моих слов.
– Эй, жена! – крикнул он в дверь. – Это мое последнее слово, слышишь? Я не шучу. Не выдам, ни за что не выдам дочь. Открой хорошенько уши и услышь, что я тебе говорю.